Продолжение. Начало — здесь.

Ловко, не правда ли, этот Штайн (у него, кстати, есть реальный прототип) припер папу к стенке. Не дает даже рта открыть Лолику (Лёлику?), четко объясняет: «Христианские народы вовсе не Новый Израиль, они — Расширенный Израиль. Все вместе мы, обрезанные и необрезанные, стали Новым Израилем, не в том смысле, что отвергли Старый, а в том, что Израиль расширился на весь мир». В ответ на эту декларацию всемирного экспансионизма Израиля папа только лепечет: «Не торопись, не торопись». Мол, ты правильно говоришь, мы исправимся, но постепенно. Да и что этот папа может противопоставить железной логике доводов Штайна, основанных на безупречных исторических фактах? Ничего, кроме ссылки на политические обстоятельства – арабы будут недовольны! Но и тут у Штайна готов аргумент: «Где политика, там позор».

Все это могло бы показаться наивным бредом, если бы не одно обстоятельство. Штайн явно не такой простак, каким старается изобразить его Улицкая. Все эти переводчики Штайны (вне зависимости от национальности), имеющие обыкновение работать то в Гестапо, то в НКВД, то еще где-нибудь, – попадать в двусмысленные передряги и выходить из них не только невредимыми, но и сухими, – конечно, весьма интересны. Особенно они интересны исследователю Осьминога. И было бы очень хорошо, если бы Улицкая поподробнее и повразумительнее рассказала, как это им удается делать. А так: Штайн оказался похожим на сына немецкого офицера и… Из этого я только понял, что он спасся каким-то осьминожьим чудом, то есть – был выведен из одной сферы подпольной игры и переброшен в другую, конкретно – на работу в сферу религии. Следует ли так понимать, что Кароля Войтылу уже в 40-е годы готовили к заброске на папский престол, а агент Штайн был к нему тогда еще прикомандирован? Или все-таки это так случайно получилось? Не знаю – потому что Улицкая и сама этого, по всей видимости, не знает. Не обдумала этот сюжетный ход. Хотя, согласимся, роман ее был бы куда занимательней, если бы она этот ход предусмотрела.

Но и так ничего получилось. После того, как было создано государство Израиль, Штайна бросили на работу с тамошним христианским населением. И он стал проповедовать то, к чему, как уверяет Улицкая, шел всю жизнь: «Веруйте как хотите, это ваше личное дело, но заповеди соблюдайте». То есть стал нести что-то совсем не христианское (ибо Символ веры никто не отменял), что-то еврейское под видом христианского. Мол, Христос учил соблюдать Моисеевы заповеди (кто б сомневался), а во что он сам верил – это надо еще разобраться, но – точно в бога евреев. Короче говоря, Штайн под видом священника занялся подрывной деятельностью в лоне католической церкви и, в конце концов, буквально накануне смерти (уж не подстроили ли ему эту странную автокатастрофу?) был запрещен к служению. Думаете: мелковата такая работа для матерого агента? Зря так думаете. Да, это, конечно, мелко, если пропагандировать «Расширенный Израиль» и «Веруйте как хотите» лишь нескольким десяткам слабоумных прихожан. Но ведь Штайн проповедует не только им. Он навязывает эту свою ортопраксию самому папе. И папа уже размяк, соглашается – все-таки интересно, какой компромат выложил Штайн перед Лоликом? – еще бы чуть-чуть и… Но папа умер.

Конечно, все это чушь. Я просто вытаскиваю на свет и довожу до абсурда некоторые скрытые допущения текста Улицкой. У талантливых писателей всегда так: они что-то недодумали и скрыли эти недодуманные (но напрашивающиеся) продолжения под ярлыками «чудо», «случай», «везение». Но ничего случайного в тексте быть не может. Текст это ведь не спонтанность жизни, которая, действительно, всегда наполнена случайностями и чудесами. Текст – это изделие, которое автор должен контролировать. Я, конечно, сейчас имею в виду не какое-нибудь автоматическое письмо, я имею в виду такой текст, который пишется с определенной целью, под социальный заказ (назовем это так). Я имею в виду текст, который издается тиражом 150 тыс. экземпляров, хорошо оплачивается, щедро награждается премиями (в данном случае – в размере трех миллионов рублей), которые специально учреждаются для награждения таких целенаправленных произведений.

Так с какой же целью написан текст Улицкой? Да, очевидно, с целью проповеди тех самых идей, которые излагает папе провокатор Штайн (он ведь провоцирует старого Лолика, иначе этого и не назовешь). Вообще-то христианские иерархи стараются избегать обсуждения иудейских корней своей религии. Не стоит объяснять – почему именно, поскольку причина этого медицинского факта, всем известна. А стратегия Штайна в том и состоит, чтобы спровоцировать разговор об этих корнях. И роман Улицкой тоже написан для этого. Вот я строчу рецензию на этот роман, значит – вынужден говорить о его героях, обладающих такой-то психологией и выражающих такие-то идеи, пишу и боюсь: а вдруг какому-нибудь еврею покажется, что я недостаточно почтительно отозвался об избранном народе. Тогда, считай, конец. Подвергнут диффамации, изваляют в перьях, выставят к позорному столбу, да еще и, пожалуй, куска хлеба лишат. Но я-то что, я лицо частное, а каково же было понтифику, когда его провоцировал Штайн…

Но Улицкая даже не замечает, насколько гнусная морда этот ее герой-провокатор. Ей важно лишь то, что он стоит за еврейскую правду, которая заключается в том, что – раз евреи изобрели христианство, значит должны получать процент за это изобретение. Патентное право! А то, что люди столетиями работали над тем, чтобы очистить от иудейского духа эту навязанную им властями и уже неизбежную религию, специально изобретали всякие понятия всемирности и вненациональности христианства, чтобы только спрятать его еврейское происхождение, – это все Улицкую никак не волнует. Она это все одних махом перечеркивает. Да ведь она и права: сколько ни старались богословы, христианство все равно осталось еврейской религией, лишь кое-как приспособленной к понятиям гоев, неспособных воспринять во всей полноте и величии богоизбранность еврейского народа.

Русские люди, конечно, в этом смысле особенно тупы. Они видят в своем православии русскую национальную религию, а в еврейской религии (если вообще о ней вспоминают) что-то чуждое, давящий мрак и ужас, вытекающий из того, что бог все время жестоко экспериментирует с представителями избранного им некогда (для вивисекторских опытов) народом. Но если уж эти глупые русские пытаются проникнуть извне в тайну еврейского бога, то получается совсем уж какой-то неприличный фарс.

У Улицкой есть герой Федор Кривцов. Он все метался, богоискательствовал. Уж у каких только Меней не побыл. Приехав в Израиль, нашел некоего отшельника Абуна и стал жить с ним в пещере. Когда Абун умер, нашелся только один священник, который согласился его отпеть: переводчик Штайн. Федор, видно, почувствовал, что за этим человеком что-то есть. И вот идет к нему, чтоб узнать тайну. А тот как раз погиб – тормоза ни с того, ни с сего отказали – в автокатастрофе, но Федор этого не знает. Цитирую размышления русского дурачка Федора:

Теперь он познал всю глубину обмана. Они, евреи, обманули весь мир, бросили миру пустышку христианства, оставив у себя и великую тайну, и истинную веру. Нет в мире Бога, кроме еврейского. И они будут хранить его вечно, пока силой не вырвут у них тайну. И этот маленький еврей, прикидывающийся христианином, знает тайну. И Абун говорил — у них тайное знание, они владеют Богом, Бог их слушает. И все равно — самое главное, не тайное знание, которым они завладели, а кража. Они украли нашего Бога, бросили миру пустышку. Абун все понял — крашеные картинки они нам оставили, сказку о Деве, святцы и тысячи заумных книг, а Бога оставили у себя!

Опускаю детали, очень значимые (Улицкая все-таки отличная писательница), но неуместные здесь. Итак, Кривцов добрался до места служения уже отставленного, да еще вдобавок и умершего Штайна. Дальше:

Федор лег позади беседки и уснул. Проснулся, когда уже стемнело, и пошел к храму. Нужно осмотреть храмовые книги — не найдутся ли те самые, тайные. Но храм был на замке, и Федор подошел к окну, снял подрясник, сложил вчетверо и аккуратно выдавил стекло. Потом, не торопясь, надел подрясник. Осмотрелся, нашел свечу и зажег. Он сразу почувствовал внутреннюю геометрию помещения и двинулся в подсобную комнату. Толкнул дверь — открыто. Впрочем, стол и шкаф оказались заперты.

Об ужасном происшествии стало известно лишь на следующий день после похорон, когда Хильда рано утром приехала в храм. Федор так и сидел у стены на корточках. Хильда вызвала полицию и «психовозку».

Вот по сути и все. Это самый конец романа, заключительный, так сказать, аккорд. Дальнейшее (письмо переводчице Елене Костюкович с рассказом сна, который много дает для познания психологии авторши, и Послесловие, подчеркивающее, что в тексте много не придуманных героев) уже не имеет прямого отношения к делу, хотя фрейдист может извлечь из этого много интересного. Но я не фрейдист, я остановлюсь на том, чем кончается роман. А он кончается тем, что какой-то русский дурак обосрал всю малину иудео-христианства. Что тут сказать? С этими русскими свиньями всегда так. Все испохабят.

Правда, можно предположить, что Улицкая, так хорошо знающая евреев, совсем не знает русских людей (которые в еврейской интеллигентской тусовке практически не встречаются). И именно потому – но это только допущение – единственного (если не ошибаюсь) русского человека в романе изображает тупорылым религиозным фанатиком. То есть она не пишет Кривцова с натуры, как остальных, а берет героя Федора Достоевского и целиком помещает в свой текст, снабжая, конечно, арабским ножом. Скрещивает Рогожина, выросшего из Алеши Карамазова, с палестинским боевиком. Это, конечно, не потому, что она слишком не любит русских (в меру не любит), это потому, что она своей писательской маткой чует, что с русскими о «Расширенном Израиле» договориться не удастся, как и с арабами. Ну, не понимают они всей красоты еврейской религиозной мысли. И поэтому их место в психушке.

Я не могу даже представить себе, что такая тонкая и психологичная писательница, как Людмила Улицкая, может не понимать, что концовка любого романа – это то, ради чего пишется и весь текст. И вот оказывается: все эти страсти, изложенные на пятистах без малого внутренних страницах, все эти глубокие размышления о боге и человеке, все эти сомнительные (для меня лично) творческие сомнения и озарения (для меня в данном случае несомненные), – все это понадобилось лишь для того, чтобы сказать: а русские все-таки – полное говно, психи ненормальные. Ладно, учтем.